тень на обороте - Страница 9

— Скучные, — с готовностью подтверждал я. — Они тут такого навидались… Зачем им два влюбленных щенка?

— Ах, щенки? — азартно возмущалась Никка, приподнимаясь. И волосы ее, распушенные и освещенные солнцем, пробивающимся через щели в своде, сияли, словно огненная грива. — А если вот так…»

Сомневаюсь, что каменные глаза увидели нечто небывалое. Но для нас небывалым и новым было тогда все.

…Зеленоватый солнечный свет выстреливал из прорех, вымывая из сумрака обломки каменных чаш-светильников, мозаику на полу, отпечаток босой ноги в засохшей глине… Я мог бы накрыть его ладонью. У потомственной рыбачки Никки ступни маленькие, как у императорской дочери Ялирэли.

В дыры свода над головой запустил ветки подранник. Длинные пальцы растения, словно капли крови, усеяли мелкие алые ягоды, опутанные канителью прозрачной паутины.

Давно я здесь не был. С прошедшей весны? Нет, скорее с прошлой осени… А воздухе растворен запах прели и потревоженного дерна, словно люди только что ушли. Вот если закрыть глаза (я закрыл), то можно представить, что к невнятному шелесту листвы примешается легкий, тщетно сдерживаемый смех. И что тонкопалые ладошки накроют сверху веки…

«…— Привет!

— Почему так долго?

— Мы же только вчера…

— Все равно долго!..»

Ветер благодушно теребил листву. Перекликались птицы. По обнажившемуся запястью щекотно полз паук.

И все.

Зло и назойливо заворочалась боль над сердцем. Может, амулет не дает покоя, а может… Не глядя, я потянул руку вверх и содрал с подранника горсть ягод. Прожевал, морщась от горечи и чувствуя, как немеет язык. Через минуту боль растаяла, сменившись ватным оцепенением.

Как болеутоляющее плоды подранника, безусловно, годны, но вызывают паралич на несколько минут, а если слегка переборщить с дозой, так останешься окаменевшим навсегда. Да и от душевных ран ягоды не помогают.

* * *

…Стоило покинуть защиту каменного свода, как солнце, едва разбавленное зеленью крон, брызнуло в глаза, заставив снова жмуриться. Уже прошло пять лет, как мы встретились с Никкой и больше года, как расстались… Она уехала куда-то на север.

«Понимаешь, я не могу здесь больше…» — Что-то недоговоренное стояло в блестящих Никкиных глазах, как ледок на воде, не давая нырнуть в глубину души.

«Понимаю», — обронил тогда я как можно безучастнее, и во взгляде ее лед застыл, утрачивая хрупкую прозрачность.

«Если что-то пойдет не так, я вернусь весной домой, — в сторону сказала она. — В крайнем случае к исходу лета…»

— Что ж, — произнес я вслух, озадачиваясь новой интонацией в собственном голосе. — Ни весной, ни на исходе лета. Удачи тебе там, Никка.

Царапнуло странное чувство. Зависть к чужой свободе? Прикосновение к несбывшемуся? А все-таки она могла бы послать хотя бы весточку, что жива и невредима. Или она посылала, а я не… Я встрепенулся, хлопнув себя по лбу. Ну, конечно! Даже если Никка и возвращалась на остров, то не обязательно в развалины. Мне бы стоило спуститься к берегу. Туда, где она обычно причаливала на старой отцовской лодке!

…Так. Все-таки этот остров безобразно мал, — размышлял я через несколько минут, с отвращением наблюдая за уже знакомой парочкой, что-то увлеченно копающей на склоне. Обойти их было невозможно — справа и слева разросся угрожающе пышный терновник.

— …да нету здесь ничего! — недовольно ворчал долговязый, долбя почву попеременно гарпуном и лопаткой. — Зря мы сюда… Полдня потеряли, ничего не накопали.

— Ну как же! Шлем нашли, — второй пришелец продемонстрировал нечто смахивающее на мятый жестяной таз.

На человеческую голову вряд ли напялишь. Латы боевой черепахи?

— Толку с него — дырявый весь, — долговязый тоже не оценил находку. — Да и не стоит его брать. Все равно что мертвеца за собой тащить. Сказано же — или золото, или ничего. Проклято тут все.

— Так уж и ничего… На шлеме каменья хорошие. Может, Бун скостит часть долга, — мелкий старательно ковырял ножом краешек «таза».

— Ну да. За гнилую сеть с потопленного баркаса… Да нам таких каменьев знаешь сколько надо?

— А Збор говорил, что сам видел у Булдыги золотые монеты. И что тот хвастал, что дочка его, знает, где еще взять.

— Ну, мало ли чего он наплетет. Збор тоже, как Булдыга, глаза не продирает.

— Так ведь было у них золото! — меньший даже руками всплеснул, сыпанув земляное крошево с лезвия лопаты. — Не зря ж воры в Булдыгин дом залезли! Люди говорили, целый кошель забрали, полный до краев. Хотя, врут поди, — все же прибавил он с сожалением.

Отступив было назад, я остановился. В распахнутом зеве рюкзака, обмякшего чуть в стороне от занятых раскопками пришельцев, торчала оплетенная кожей фляга из рыбьего пузыря. Я машинально облизнул пересохшие губы.

— Сам-то Булдыга отродясь никуда из поселка не ходил, значит, верно говорил — дочка носила их с Поганого острова.

— Да кто ж спорит, на то и Никка. Она ж отчаянная. Да к тому же… — парень растянул рот в кривоватой улыбке. — Всем известно, как она золото здесь добывала! Нам такой цены чудовищу вовек не заплатить.

Хм-м… Между прочим засевшее в кустах общечеловеческое пугало вполне созрело для того, чтобы сдать оптом все сокровища острова за флягу несвежей воды.

— А правда, что она душу Ему продала? — спросил мелкий, даже не подозревая об открывающихся перспективах.

— Может, и душу… — нехотя буркнул собеседник. — А, может, еще чего. Но, уж будь уверен, Он теперь ее накрепко держит. До конца дней держать будет.

— А чего ж Он тогда позволил ей сбежать?

— Так, говорят, Он вроде как наигрался. А деваться ей теперь некуда.