Гергор проследил взглядом поверх чашки за перемещением Кухарки и вдруг сознался:
— Я пытался снять с нее чары. Несколько раз… Но основные узлы заклинаний на изнанке. Ее зачаровал кто-то из Югов, верно?
— Кто ж еще, — я рассеянно поболтал остатками жидкости в своей чашке. Хотелось добавки, но отчего-то обычно расторопная Кухарка медлила, застыв возле очага. — По семейной легенде — ее прокляли.
— Собственно, на этом острове все кем-нибудь когда-нибудь да прокляты. Иначе, что мы тут вообще делаем? — Гергор, подумав, передвинул черные камни. — А ты не пробовал снять ее заклятие?
— Зачем? — равнодушно откликнулся я, изучая позицию на доске
— Хотя бы из любопытства.
Вот что действительно любопытно, так это то, что про милосердие Гергор даже не заикнулся.
— Я не настолько любопытен… К тому же она может оказаться знаменитой Ядовитой Девой, на совести которой тысячи отравленных. И к проблеме с садом прибавятся хлопоты с кухней. Или вы возьметесь стряпать сами?
— Она может оказаться просто несчастной девушкой, некстати подвернувшейся раздраженному Югу. Или отказавшей ему.
— Югам не отказывали… Впрочем, отчего бы вам не обратиться с заявкой в Ковен? И у меня не будет выбора, — я демонстративно сцепил обе руки перед собой в замок. Чтобы из расстегнутых манжет выскользнули тускло блестящие браслеты.
На него это не произвело впечатление, как и на дракона. Отчего-то на всех, кто сам не носил такие украшения, они должного впечатления не производили. Только и дождешься в ответ пренебрежительного движения подбородком. Чепуха, мол.
— Выбор есть всегда. Когда у тебя есть желание нарушить запрет, ты его нарушаешь, — с нажимом возразил Гергор. — Несмотря на боль.
Теперь настала моя очередь кривить губы:
— Вы правы. Выбор у меня есть. Только лимит его ограничен. Так что приходится экономить.
— Удобно. Для безразличия выбора не требуется, верно?
— Зато безразличие не плодит призраков несбывшегося и не населяет замок привидениями в красном.
Попал! Гергор нервно дернулся. Едва заметно, но из его кружки плеснуло на стол. И камешки, утвердившиеся на своих линиях, сползли от неловкого движения пальцев.
— Да, — после заминки сухо согласился он. — Безразличие вообще ничего ни в кого не вселяет.
— Оно не лицемерит. Как те, кто пьет «живительный сок», предпочитая не вспоминать, из чьих жил его выкачивают. Как те, кто принимает мое содействие, но не способен вовремя закрыть рот. Равнодушие честно молчит.
— Как ты сам? — вставил Гергор невзначай.
Я почувствовал, как непроизвольно изменился в лице, не сумев скрыть боль от ответного укола. Усмехнулся, принимая поражение.
— Что бы я ни делал — все вокруг уверены, что от моей смерти они выиграют больше… И не забывайте, не я ввел эти правила, а ваши же коллеги, — заметил я и добавил мстительно: — Кстати, о правилах — утром организуйте поиски по периметру. Там может появиться пустоголовый. Тоже своего рода борец за справедливость.
— Кто?! Ты знал и не остановил его?
— Выскочить из кустов и сказать «бу»? Да и с какой стати? Что мне за дело до очередного дурака, готового на все? Обязательно при моем непосредственном участии. Подвиги совершать, похитителям мстить. Лишь бы не дочку воспитывать.
— Какую еще дочку… — начал было Гергор недоумевающее, осекся, услышав бой часов.
Полночь! Каждый удар невидимого хронометра отдавался легким сотрясением воздуха, словно по замку прокатывалась волна, ощутимая только живыми, потому что даже вино в чашках не покачнулось.
И с последним отзвуком раздался ликующий, беззвучный, однако пронимающий до самой последней жилки, вопль освободившихся кровников. Хаотичная многоголосица сплелась в единую, мутящую сознание Песнь, которая, к счастью, так же стремительно растаяла в ночи. Кровники вышли на прогулку.
— Проклятье! — Гергор, щелкнул пальцами и мучительно содрогнулся, изгоняя из себя хмель. Затем взглянул на меня трезво и сердито.
И серые человеческие глаза вдруг стали желтыми, лисьими, и сразу же перетекли в круглые, чаячьи, а затем зрачок расползся вертикально… Когда в глазницах мага завращались мутные, слепо-пристальные, паучьи гляделки я, не выдержал, и отвернулся.
Не люблю высшую магию. За прямолинейность.
Лучше рассматривать сводчатый потолок, теряющийся во мраке, балки с друзами окаменевшего лука и чеснока, связки кукурузных початков, веники загадочных трав.
— Нет никого, — с облегчением констатировал Гергор после длинной паузы. Левый глаз его все еще заливала глянцевая чернота, и можно было даже издали разобрать перевернутое отражения слякотной дороги и издерганного непогодой леса. — Похоже, у них хватило благоразумия повернуть восвояси.
— Занятно вы это делаете, — пробормотал я. — Зверюшками пользуетесь?
— Да всем, кто попадется.
— А Оборотней ругают за бесцеремонность, — я вспомнил парящих далеко вверху кривоклювов. Или любопытного краба на побережье…
Гергор странно шевельнул изуродованной щекой и машинально прижал ее ладонью. Свободной рукой повел по дубовой столешнице, выскобленной до оттенка, не позволяющего отличить следы разлитой подливы от потеков крови или пятен ядов.
— Оборотни перекраивали суть живого под себя. Мы всего лишь одалживаем ненадолго.
— Чтобы шпионить за Оборотнем? Увлекательное занятие, подглядывать, верно? — хотелось сыронизировать, а получилось как-то подавленно.
— Смотря за кем. За тобой, например, не особенно.
— Это почему? — от неожиданности уязвлено осведомился я.